У Вас есть интересная цитата?
Поделитесь ею с нами!
- Девяносто четыре процента! - радостно сообщил он мне. Я вопросительно поднял бровь - ну, во всяком случае, попытался изобразить именно это. - Меня давно занимал вопрос, сколько людей ковыряют пальцем в носу, когда уверены, что их никто не видит. Так вот, я опросил ровно сто человек - из них девяносто четыре сознались!
— А может все-таки останешься? — Я бы с удовольствием, но ты же знаешь, утром маман нужна моя помощь. — Делов-то. Сама что ли парик напялить не сможет? — Дело не только в парике. Еще волосы заколоть, брови нарисовать — там работы на двоих.
В моих глазах ты видел вечность.. Блаженством был изгиб бровей.
— Ты мне нравишься от макушки и до — До чего?— До бровей.— Один лоб что ли?
— Хотя я предпочитаю не употреблять слово «нравится», когда речь идет о поэтических материях. — А какое слово вы употребляете? — «Актуальность»! Поэт не должен нравиться, он должен быть актуальным! — В таком случае самое лучшее стихотворение — это передовица в газете. Про то, что Великораса должна сплотить ряды и крепить оборону… А еще лучше — про очередное снижение цен на деликатесные морепродукты и домашние криосауны… — Фи, какая вы грубая! Я ведь говорил об актуальности для души… А вы о морепродуктах толкуете, — нахмурил свои кустистые брови Воздвиженский.
Склонив голову набок, Дьявол молча рассматривал черные брови, слегка припудренные щеки и новую, пышно взбитую прическу. — Ну, и как вообще я выгляжу? — с сомнением спросил он. — Офигительно, — захлебнулся пиар-директор. Дьявол еще раз бросил любопытный взгляд в зеркало. — У меня странное ощущение, что я похож на Сергея Зверева, — вынес вердикт князь тьмы. — Мои сторонники ожидают увидеть именно его? — Для многих Зверев, собственно и есть Сатана. — Главу адского паблик рилейшнз было трудно застать врасплох. — Да вы хотя бы церковь спросите. Они подтвердят.
Не хмурь бровей из-за ударов рока, Упавший духом гибнет раньше срока. Ни ты, ни я не властны над судьбой. Мудрей смириться с нею. Больше проку!
— Здраствуйте.— Здраствуйте!— Я пришел выщипать брови.— Имя?— Чендлер Бинг.
— Девяносто четыре процента! — радостно сообщил он мне. Я вопросительно поднял бровь — ну, во всяком случае, попытался изобразить именно это. — Меня давно занимал вопрос, сколько людей ковыряют пальцем в носу, когда уверены, что их никто не видит. Так вот, я опросил ровно сто человек — из них девяносто четыре сознались!
Кто знает — плох человек или хорош? — Хассан в задумчивости подвигал бровями, белыми как снег — Кто это определяет? Его друзья? Нет, они его любят. Его враги? Снова нет, они его ненавидят. Так как же понять — каков человек на самом деле? Нет такого человека, которого на этом свете хоть кто‑то да не любил, каким бы он не был. И даже если его любит хотя бы одна живая душа — он не так уж плох.
Потому, что ты вздергиваешь бровь, когда пытаешься острить! Цитируешь Камю, хотя я никогда не видел, чтобы ты читала! Потому, что тоскуешь о родителях, но никогда не признаешь это…И потому…, что я произнес за всю жизнь всего две такие сбивчивые речи, и оба раза с тобой. Это же должно что-то значить?!
— А это прочти, про *** с бровями и Солженицына! — вставляла молодым голосом мать. Так я впервые услышал матерное слово, которое благополучные дети перестроечной поры обычно узнавали от хихикающих соседей по детсадовской спальне. Каждый раз при прослушивании мама поясняла, что мат в этом контексте оправдан художественной необходимостью. Слово «хуй» было для меня даже загадочнее слова «контекст» — за всем этим угадывался таинственный и грозный мир взрослых, по направлению к которому я дрейфовал под дувшим из телевизора ветром перемен.
- Знаете, был такой философ - Беркли. Он утверждал, что мир - это всего лишь моё представление о нём. Плод моего воображения. - Вот как? - Полускевич приподнял брови. - И я тоже? - Конечно. Вы существуете лишь до тех пор, пока я на вас смотрю или о вас думаю. Как только вы выпадаете из поля моего зрения, вы тут же превращаетесь в пустое место.
Должны погибнуть десять тысяч африканцев, чтобы один-единственный белый человек насупил брови, даже если он и сторонник прогресса. Нет, даже десять тысяч недостаточно. К тому же такая смерть лишена всякой привлекательности. Она как позорное пятно на теле человечества. Трупы, разрубленные людьми, разодранные стервятниками или бродячими собаками, не показывают по телевизору. А вот печальные жертвы засухи, дети со вздутыми животами, чьи огромные глаза не вмещаются в телеэкран, умирающие от голода и стихийных бедствий, — вот это может взволновать. И тогда уже формируют комитеты, мобилизуются работники гуманитарных миссий. Поступают пожертвования. Дети подбадриваемые обеспеченными родителями, разбивают свои копилки, Правительства, улавливая флюиды народной солидарности, начинают буквально драться за возможность оказать гуманитарную помощь. Но, когда вполне обычные люди убивают себе подобных, таких же обычных людей, с особой жестокостью, подручными средствами"тогда мы отводим глаза.
— Я не позволю! Я хочу, чтоб никто, кроме меня. Я убью всякого, кто... Потому что вас — я вас — - Я увидел: лохматыми лапами он грубо схватил её, разодрал у ней тонкий шёлк, впился зубами — я точно помню: именно зубами. Уж не знаю как — I выскользнула. И вот — глаза задёрнуты этой проклятой непроницаемой шторой — она стояла, прислонившись спиной к шкафу, и слушала меня. Помню: я был на полу, обнимал её ноги, целовал колени. И молил: «Сейчас — сейчас же — сию же минуту...» Острые зубы — острый, насмешливый треугольник бровей. Она наклонилась, молча отстегнула мою бляху. — «Да! Да, милая — милая», — я стал торопливо сбрасывать с себя юнифу. Но I — так же молчаливо — поднесла к самым моим глазам часы на моей бляхе. Было без пяти минут 22.30. Я похолодел. Я знал, что это значит — показаться на улице позже 22.30. Все мое сумасшествие — сразу как сдунуло. Я — был я. Мне было ясно одно: я ненавижу её, ненавижу, ненавижу!
Когда она увидела цену на средство для похудения, брови поднялись так, что складки на животе подтянулись сами собой...
— Приводы имеются? — Прошу прощения? — Приводы. Вас когда-нибудь арестовывали? — Ни разу не осуждался. За это я зарабатываю еще один суровый взгляд. — Я не спросил осуждались ли вы. Я спросил, подвергались ли вы когда-нибудь аресту. — Ну да. А кто ж не подвергался? — За что? — В который раз? — Сколько же раз вас арестовывали? — О, три а может, четыре дюжины раз но ни разу не осуждали. Брови у этого шутника теперь ползут кверху. — Вас арестовывали почти пятьдесят раз и ни разу не осудили? — Свидетелей нет, — говорю я, показывая ему все свои зубы.
Итак тебе, преодолевшей вид конечности сомкнувших нереид, из наших вод выпрастывая бровь, пишу о том, что холодеет кровь, что плотность боли площадь мозжечка переросла. Что память из зрачка не выколоть. Что боль, заткнувши рот, на внутренние органы орет.
Если брови светлые, то везде волосы светлые.
Быть может, кроме права на улыбку, мы должны признать друг за другом и право на сдвинутые брови.
— Что ты с ним сделал, сволочь? Ты же дал мне слово, что не будешь его кусать! Вампир фыркнул: — И не кусал! — Тогда что он делает в твоей постели? Л'эрт картинно изогнул бровь: — Ну... я учил его вышивать крестиком. Всю ночь.
СевастьянуТы, жизнь чья—это созидание,Не вдохновишь на подвиги меня.Ради тебя не рушатся все здания,Ради тебя не вертится земля. Мне послана была Она—прекрасна,Как дьяволица в день один ненастный.И знаешь, о чем я молю каждый раз?О том, чтоб её сохранил Бог и спас...Ты, никогда не знавший о любви,Глаза смыкавший в свете утренней зари,Почуяв страсть, вскричавший :"Вот! Любовь!",Нахмурив изогнувшуюся бровь,Ты спросишь:"Чем же манит ложь?"И я отвечу, взгляд прищурив:"Ты не любил. Ты не поймёшь."И вновь уйду, свой шрам запудрив...Первое четверостишие взято из моего же стиха в неадекватном состоянии
Не проспать бы...Вся жизнь - как промежуточный итог:Позавчера герой и полубог,Вчера ты был похож на холодец,Ну, а сегодня - мямля и подлец!Но кто итожит сердце каждый день?И смысла нет, и некогда, и лень...И лишь когда серьёзно припечёт,Мы, спохватившись, требуем отчёт!Но у кого? У неба, у себя?Нахмурив брови? Громко возопя?А результат почти всегда один:Ещё на шаг спустился до скотин!И наступает наш последний срок,Уже не промежуточный итог,И грудь испепеляет горький стыд,И в зеркале ничтожество стоит,И мы отводим взоры от себя,И медленно уходим, как судьба,И покидаем ласковый порог,И пропадаем в мареве дорог,И кто-то тихо с нами говорит,Пока закатный луч не отгорит...Когда же мы проснёмся, мы смекнём,Что это сон, и мы лишь снимся в нём,А в жизни промежуточный итогВсего лишь... только всходит на порог!
Озадаченность медленно, точно альпинист по трудному склону, вскарабкалась по его лицу и уселась на бровях.
Свет мне зеркальце, скажи«Свет мне зеркальце скажиИ всю правду доложи»,Почему, Душа моя,Постарела, вдруг так я?Кожа гладкая была,Красота вдруг уплыла,Думать даже не могла,Как же я была мила!Сладкий персик по утрамИ без лишних килограмм.В зеркальце гляжусь я вновь, Вижу, что седеет бровь,Стали глазки домиком,Сплю опять я с гномиком.Не найду себя я в нём,Поздно, вечером и днём,Ах ты молодость – девица,Улетела словно птица.Свет мне зеркальце скажи И всю правду доложи,Почему я непохожа,На девицу, что пригожа.
Лучшие Цитаты про брови подобрал Цитатикс. Собрали их 131 штук, они точно увлекательные. Читайте, делитесь и ставьте лайки!
Невозможно вести честный и искренний спор с дураком.
