Длинные Цитаты про спокойствие

 Это не солдаты; это люди. Не искатели приключений, не воины, созданые для резни, не мясники, не скот. Это земледельцы, оторванные от своего дела. Они готовы. Они ждут сигнала убийства и смерти; но, вглядываясь в их лица между вертикальными полосками штыков, видишь, что это попросту люди. Каждый из них знает, что прежде чем встретить солдат, одетых по-другому, которых он должен будет убивать, ему придётся подставить грудь, живот, всё своё беззащитное тело под дула наведённых на него винтовок, под снаряды, гранаты и, главное, под планомерно действующий, стреляющий почти без промаха пулемёт, под все орудия, которые теперь затаились и грозно молчат. Эти люди не беззаботны, не равнодушны к своей жизни, как разбойники, не ослеплены гневом, как дикари. Вопреки пропаганде, которой их обрабатывают, они не возбуждены. Они выше слепых порывов. Они не опьянены ни физически, ни умственно.

Во время одной из первых экспедиций к екуана в деревне Анчу под названием Вананья ко мне подошел мальчик лет четырех. Он приблизился застенчиво, боясь мне помешать. Наши взгляды встретились, мы ободрительно улыбнулись друг другу, и тогда он показал мне большой палец руки. На его лице, кроме искренней улыбки, не было ни жалости к себе, ни просьбы, чтобы его пожалели. Верхняя часть его пальца и часть ногтя были проткнуты насквозь, и сдвинутый в сторону кончик пальца держался только на коже и полузапекшейся крови. Когда я принялась чистить палец и ставить кончик на свое место, на его огромных, как у лани, глазах навернулись слезы; иногда его крохотная, протянутая мне ручонка дрожала, но он не отдергивал ее; в самые тяжелые моменты он всхлипывал, в остальное же время он был расслаблен и лицо его хранило спокойствие.

Очень может быть, что он и столь же суров, — возразил Дон Кихот, — но чтобы от него была людям такая же точно польза — вот за это я не ручаюсь. Уж если на то пошло, воин, исполняющий приказ военачальника, делает не менее важное дело, нежели отдающий приказы военачальник. Я хочу сказать, что иноки, в тишине и спокойствии проводя все дни свои, молятся небу о благоденствии земли, мы же, воины и рыцари, осуществляем то, о чем они молятся: мы защищаем землю доблестными нашими дланями и лезвиями наших мечей — и не под кровлей, а под открытым небом, летом подставляя грудь лучам палящего солнца и жгучим морозам — зимой. Итак, мы — слуги господа на земле, мы — орудия, посредством которых вершит он свой правый суд.

А потом горы принимают меня в свою среду и несут меня вверх, спокойно и благостно позволяя мне попирать их ногою и карабкаться по их крутым обрывам. Их спокойствие передается мне, и я иду все выше и выше. Медленно взбираюсь я; торопиться нельзя и незачем; много времени нужно, чтобы одолеть высоту, чтобы привыкнуть к ней, чтобы не закружилась голова от этого дремлющего горного мятежа, чтобы не пресеклось дыхание от этой стихийной молитвы... Вот я уже устал, но с усталостью я не могу и не хочу считаться. Таинственная сила зовет меня кверху. Во мне проснулось некое влечение, как если бы меня захватил мощный довременный подъем, которому нельзя противостоять, — вверх, вверх, все выше, — и только исчерпав последние силы, можно отпасть и отказаться от восхождения... но и тогда в душе осталось бы чувство, будто я постыдно изнемог в великом деле... Нет, это невозможно, надо идти и дойти, чтобы пережить смысл и судьбу древнего восстания, чтобы научиться мятежной молитве гор...

 Люди, родившиеся с притязаниями на ум, чувство, нравственную волю, иногда бывают слишком восприимчивы к нравственным основам нашего воспитания, слишком проницательны, чтобы заметить, при первом вступлении в свет, резкое различие между этими основами и направлением общества, слишком совестливы, чтобы оставить без сожаления и ропота высокое и святое, слишком разборчивы, чтобы довольствоваться выбором, сделанным почти поневоле или по неопытности. Недовольные, они слишком скоро разлаживают с тем, что их окружает, и, переходя от одного взгляда к другому, вникают, сравнивают и пытают; все глубже и глубже роются в рудниках своей души и, неудовлетворенные стремлением общества, не находят и в себе внутреннего спокойствия; хлопочут, как бы согласить вопиющие противоречия; оставляют поочередно и то и другое; с энтузиазмом и самоотвержением ищут решения столбовых вопросов жизни; стараются, во что бы то ни стало, перевоспитать себя и тщатся проложить новые пути. 

Мы не умели быть вместе... Зато вместе не быть у нас замечательно получается. Я бы даже сказала — гениально! Я стала такой самостоятельной. Научилась засыпать без тебя, дышать не тобой, думать не о тебе, а самое главное — не видеть в тебе своё будущее. Как я вообще могла его разглядеть... в тебе. Во всём виновата моя близорукость, не иначе. Так странно вспоминать о том, что когда-то я была готова отправиться за тобой на край света, а сейчас не сделала бы ни шага. О том, что жизнь без тебя не имела смысла, а оказалось не «без тебя», а «с тобой». О том, что я обретала покой только в твоих объятиях, а теперь моё спокойствие в твоём отсутствии. Так странно вспоминать... Воспоминания — это всё, что осталось от нас. И я этому рада. Я не ненавижу тебя, не презираю, не поминаю лихом... Просто ты не для меня. Мы — неудачный эксперимент. Мы «не прижились». Мы встретились, чтобы не остаться вместе. Мы встретились, чтобы друг друга вспоминать...

Я слышал, как люди машинально повторяли похоронные слова, как будто и им не предстояло в своё время играть роль в подобной же сцене, как будто и они не должны были умереть. Но я был далёк от того, чтобы презирать эти обряды. Есть ли хоть один обряд, который человек в своём невежестве мог назвать бесполезным? Они возвращали спокойствие Элеоноре, они помогали ей перейти ту страшную грань, к которой мы все приближаемся, и ощущение которой никто из нас не мог предвидеть. Я удивляюсь не тому, что человеку нужна религия. Меня удивляет то, что он считает себя всегда достаточно сильным, чтобы сметь отбрасывать религию. Мне кажется, что его слабость должна была бы побуждать его признавать их все. В окружающей нас густой ночи есть ли хоть один луч света, который мы могли бы оттолкнуть? Среди увлекающего нас потока есть ли хоть одна ветка, за которую мы могли бы не ухватиться?

Только в сердце оставишь пепелище ночного костра….Запах твой навсегда пропитал мою бледную душу,А надежду ты прячешь в кармане своем от меня.Не пугайся! Твой сон и спокойствие я не нарушу….Притаюсь тихо-тихо…… дыханье свое затая.Равновесие – это главный девиз твоей суетной жизни!Балансировать ровно, идти по прямой без преград.И салют в честь тебя и искрятся шампанского брызги!Все спешат посмотреть на твой красочный, яркий парад.Ты привык восхищаться прекрасным, изящным и смелым!Безупречность во всем! Чистоплотность везде и всегда!И страшат постоянно тебя уголки перемены - Выпрямляешь изгиб - снова гладью спокойной вода.Равнодушие…. Им ты скромно играешь манящую партию соло.Сладкой песни мотив сводит женщин с ума без труда.Ты поможешь любой утолить ее страстную жажду и голод.Только в сердце оставишь пепелище ночного костра……

Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький – солнце еще светило на нас, – укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу. – Теперь понимаешь, почему на Востоке так любят чай, – сказал Джефи. – Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток – радость, второй – счастье, третий – спокойствие, четвертый – безумие, пятый – экстаз.

Пережила я всякое и разное...Пережила я всякое и разное:Приятные события и страшные...Пережила утраты я и праздники,Дефолт и кризис, путча дни опасные.Пережила ремонт с его накладками:Отсутствием удобств, воды, спокойствия...И дни болезни, что казались шаткими - - пережила... пережила геройски я.Не раз пережила я осень нуднуюИ зиму утомительно-морозную,Пережила зарплату очень скудную,И на работе бучу одиозную.Пережила я лето задымлённое,Пережила любовь, увы, с разлукою,И чьё-то поведенье беспардонное......пережила достойно и без звука я.Сказать, что будет дальше, - затрудняюсь я:Жара, торнадо или наводнение?Поверьте, что совсем не этим маюсь я:А тем, как пережить свой День рождения! :-)

— Сакуто, что с тобой? Ты ведь раньше не был таким. — Я раньше? Тот, кто не мог даже хираганой писать? Ты имеешь в виду меня — жалкого дурочка в прошлом? Когда рядом такой человек, это даёт спокойствие людям вокруг. Потому что есть человек, который никогда не поднимется выше, чем они. Это дает им чувство превосходства. «Уж я то лучше, чем этот», «Слава Богу, я не такой дурак, как он», — так ведь думают? И поэтому вы могли быть ко мне добры. Но это не друзья и не приятели, а лицемеры, удовлетворяющее собственное эго. В яблочко? Вы ведь не особо рады, что я стал умным? Ведь больше не на кого смотреть свысока. — Ты... Ты вообще кто? — Кто? Я не понимаю твоего вопроса.

Я выдержу, — с неестественным спокойствием подумала девушка, поняв, что не позволит себя сломать. — Я все выдержу. Я смогу. Я сумею. Я закрою свою ненависть на ключ в самой дальней комнате, какая только найдется, чтобы он никогда этого не почувствовал. Я не дам ей вырваться на волю. Я не дам ей сбить меня с толку. Я велю ей уснуть и не позволю проснуться до тех пор, пока не настанет время. А до этого я буду молчать. До этого я сделаю все, что он велит. Я встану на колени, если он захочет. Я не отвечу, если он ударит меня снова. Я буду лишь тенью той Айры, что была раньше. И я никогда не покажу ему своей боли, потому что она ему тоже не принадлежит.