Цитаты про не верю

Я считаю, что мы могли бы гораздо больше доверять жизни, чем мы это делаем. Мы могли бы сократить заботы о себе хотя бы на столько, сколько мы их уделяем другим. Природа приспособлена к нашей слабости не менее, чем к нашей силе. Непрестанная тревога и напряжение, в котором живут иные люди, — это род неизлечимой болезни. Нам внушают преувеличенное понятие о важности нашей работы, а между тем, как много мы оставляем несделанным! А что, если бы мы захворали? Мы вечно настороже! Мы полны решимости не жить верой, если этого можно избежать; прожив весь день в тревоге, мы на ночь нехотя читаем молитвы и вверяем себя неизвестности. Уж очень «основательно» приходится нам жить; мы чтим наш образ жизни и отрицаем возможность перемен. Иначе нельзя, говорим мы, а между тем способов жить существует столько же, сколько можно провести радиусов из одного центра.

 Все вы, любители кошек, помните, что миллионы кошек, мяукающих в комнатах всего мира, возлагают на вас надежды, верят в вас; так маленькая кошечка в Каменном доме положила голову мне на ладонь, так Пеструшка Джейн прятала своих детей мне в сумку, так Флетч прыгал на руки Джеймсу, а Руски бежал мне навстречу, охваченный радостью. Дымчатый кот в Танжере ловит кусочки мяса передними лапами, как обезьянка… моя белая маленькая обезьянка. Белый кот идет ко мне, неуверенный, полный надежды. Мы — коты внутри. Мы коты, которые не могут гулять сами по себе, и у нас есть только одно пристанище. 

 Вера должна очищать душу, придавать ей эфирность, но не настолько, чтобы сердце совсем опустело и она поднялась выше всех человеческих чувств. 

Бытует мнение, что самым гнусным преступлением на свете является убийство детей. Убийство стариков вызывает презрительное возмущение, но уже не будит инфернального ужаса. Убийство женщин также воспринимается крайне неодобрительно – как мужчинами (за что женщин убивать-то?) так и женщинами (все мужики – сволочи!) А вот убийство человека мужского пола, с детством распрощавшегося, но в старческую дряхлость не впавшего, воспринимается вполне обыденно. Не верите? Ну так попробуйте на вкус фразы: «Он достал парабеллум и выстрелил в ребенка», «Он достал парабеллум и выстрелил в старика», «Он достал парабеллум и выстрелил в женщину» и «Он достал парабеллум и выстрелил в мужчину». Чувствуете, как спадает градус омерзительности? Первый тип явно был комендантом концлагеря и садистом. Второй – эсэсовцем из зондеркоманды, сжигающим каждое утро по деревеньке. Третий – офицером вермахта, поймавшим партизанку с канистрой керосина и коробкой спичек возле склада боеприпасов.

Ты прочтешь это письмо обязательно и минутку подумаешь обо мне. Я так бесконечно радуюсь твоему существованию, всему твоему, даже безотносительно к себе, что не хочу верить, что я сам тебе совсем не важен.

Подумай об этом безумии, таком очевидном, таком безобидном безумии человека, который в уединении пишет стихотворение. Подумай, в какое он ставит себя положение! Он мог бы в карты сыграть, или выпить, или пойти танцевать, или в кино отправиться… Но в каком-то самозабвении он пишет стихотворение. Подумай также о долготерпении бедняги, который на знает, как скоро современники признают его дарование, и тем не менее пишет стихотворение. Подумай о том, кто в поэзию верит, кто с нею в дружбе и кого неприятности, по всей вероятности, по этой причине ожидают на службе. Подумай о том, кто терпит лишения и кто тем не менее (это в наши-то дни!) пишет стихотворение.

 Потерявшему доверие человеку не верят, даже если он утверждает, что соевый соус делают из соевых бобов. 

Сто лет минуло, как тевтон...Сто лет минуло, как тевтонВ крови неверных окупался;Страной полночной правил он.Уже прусак в оковы вдался,Или сокрылся, и в ЛитвуПонес изгнанную главу. Между враждебными брегамиСтруился Немен;- на одномЕще над древними стенамиСияли башни, и кругомШумели рощи вековые,Духов пристанища святые.Символ германца - на другомКрест веры, в небо возносящийСвои объятия грозящи,Казалось, свыше захватитьХотел всю область ПалемонаИ племя чуждого законаК своей подошве привлачить. С медвежей кожей на плечах,В косматой рысьей шапке, с пукомКаленых стрел и с верным луком,Литовцы юные, в толпах,Со стороны одной бродилиИ зорко недруга следили.С другой, покрытый шишаком,В броне заковавный, верхом,На страхе немец, за врагамиНедвижно следуя глазами,Пищаль, с молитвой, заряжал..

Он верил, что когда все вокруг говорят, говорят, говорят о себе, кто-то должен слушать. Хоть кто-то. Потому что друг друга они не услышат, эти глухие, одинокие птицы, сбившиеся в стаю.

Если пациент не уверен, что может доверять тебе, тогда он не будет честен с тобой. Тогда его нет смысла лечить. То есть если он тебе не верит, то вы никогда не переспите с ним. А это должно быть целью любого психотерапевта.

Все религии созданы людьми, и в каждой из них содержится лишь крупица настоящего среди гор наносного, всякой ерунды, придуманной людьми. Мне кажется, что настоящий смысл жизни, событий, настоящее значение вещей настолько далеки от наших о них представлений, что никто не может брать на себя смелость говорить: «Я знаю истину: есть рай, есть ад, а между ними — земля». Это все далеко не так просто, все это лежит в области непознаваемого. И очень хорошо, что все не так просто. Поэтому я не могу понять, почему религия становится причиной такого количества войн. Я считаю, что главная проблема не в той или иной религии, а в нетерпимости, в людях, которые говорят: «Моя религия — единственно верная, все, кто не верит в моего Бога, должны умереть!». Религии принесли в мир очень много зла, и до сих пор продолжают приносить.

Больше всего в людях я ценю доброту, душевность. Доброта, по-моему, начало всех начал, отличительный признак человека. В героях я тоже прежде всего ищу способность к добру, стремление делать добро, и, если это есть, я уже верю, что роль получится. Вообще-то, я думаю, совсем неспособных к добру людей нет. Бывает, что человек ожесточился и ему кажется, что в душе его нет места для доброты, но это ошибка, это временно: не совершая добрых дел, человек чувствует себя неуютно в этом мире.