Длинные Цитаты про не надо

– Слушай-ка, эти собраньица всегда у вас так проходят? – Всегда? – Хардинг перестает напевать. Он больше не жует свои щеки, но по-прежнему смотрит куда-то вперед, над плечом Макмерфи. – Эти посиделки с групповой терапией всегда у вас так проходят? Побоище на птичьем дворе? Хардинг рывком повернул голову, и глаза его наткнулись на Макмерфи так, как будто он только сейчас заметил, что перед ним кто-то сидит. Он опять прикусывает щеки, лицо у него проваливается посередине, и можно подумать, что он улыбается. Он расправляет плечи, отваливается на спинку и принимает спокойный вид. – На птичьем дворе? Боюсь, что ваши причудливые сельские метафоры не доходят до меня, мой друг. Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. – Ага, тогда я тебе объясню. – Макмерфи повышает голос; он не оглядывается на других острых, но говорит для них. – Стая замечает пятнышко крови у какой-нибудь курицы и начинает клевать и расклевывает до крови, до костей и перьев.

У него есть весьма любопытная теория, согласно которой вся Земля, весь мир, так сказать, вся совокупность созданий и материи, является неким сверхсуществом, возможно, тем самым окончательным, физическим воплощением бога, которое люди всегда пытались объять и представить. Сам человек, по этому определению, — как бы один из видов его клеток. А вот человеческая цивилизация — такая своеобразная раковая опухоль на теле этого сверхсущества. Собственно рак — это неожиданное изменение поведения клеток человеческого тела, не правда ли? Они начинают бесконтрольно расти, уничтожать остальные клетки и ткани, рассылать метастазы по всему организму, каждая из которых должна стать новой опухолью, и всё это подчинено примитивной, разрушительной логике экспансии и пожирания. Цивилизация — такое же заболевание, такой же сбой в генетическом коде клетки, который превращает замечательного тихого пещерного человека, абсолютно неопасного для экосферы, в новый вид существа, в зачаток будущей опухоли.

Правительство плюёт на нас, не говорите о политике и религии – всё это вражеская пропаганда! Войны, катастрофы, убийства – весь этот ужас! СМИ делают грустную мину, характеризуя это как великие человеческие трагедии, но мы то знаем — СМИ не преследуют цели уничтожить зло мира – нет! Её задача убедить нас принимать это зло, приспособиться жить в нём! Власти хотят, чтобы мы были пассивными наблюдателями! Они не оставили нам шансов, кроме редкого, абсолютно символического общего голосования — выбирайте куклу слева или куклу справа! Пора выразить личное неудовлетворение социально-политическим способом! Мы это видели в 20-ом веке, наступил 21-ый и мы должны понять, нельзя позволить втянуть себя в эту мышеловку! Меня заботит, что происходит в этом мире, меня заботит структура, система контроля и те, кто управляет моей жизнью! Каждый из нас может избавится от жадности, ненависти, зависти и жестокости!!

Единственное ограничение, которое налагается на наши способности - это наша неспособность признать собственные неограниченные возможности. Нам необходимо применить усилие для того, чтобы понять, что наши возможности огромны и безграничны. Нам необходим энтузиазм по отношению к делу или нашему занятию. Нам нужны усилия для того, чтобы продолжать даже тогда, когда результаты наших усилий и наши друзья говорят нам о том, что мы должны сдаться. Нам нужны усилия для того, чтобы правильно себя чувствовать по отношению ко всему, что происходит, как к радости, так и к скорби в нашей Жизни. И нам нужны усилия, чтобы научиться любить себя больше, чем всех других, особенно когда мы осознаем, что терпим неудачи, что нас преследуют сомнения и трагедии. Однако не нужно никаких усилий для того, чтобы смириться с поражением.

Это китайская притча. Как-то раз двое монахов гуляли по саду даосского монастыря. Вдруг один из них увидел на их пути ползущую по земле улитку. Второй монах, его духовный брат, по недосмотру чуть было не раздавил ее, но первый монах вовремя его остановил. Он нагнулся и поднял животное. «Смотри, мы чуть не убили эту улитку. А ведь это животное представляет жизнь и через нее Дао, которому надо следовать. Эта улитка должна жить и продолжать циклы реинкарнации». И он осторожно выпустил улитку в траву. «Глупец! — рассердился другой монах. — Спасая эту никчемную улитку, ты подвергаешь угрозе грядки с салатом, которые выращивает наш садовник. Ради спасения жизни какой-то улитки ты уничтожаешь труды одного из наших братьев». За их спором с любопытством наблюдал третий монах, который оказался поблизости.

У моего народа есть две идиомы, которые я ненавижу, потому что они отражают самые скверные черты русского национального характера. В них причина всех наших бед, и пока мы как нация не избавимся от этих присказок, мы не сможем существовать достойно. Первая отвратительная фраза, столь часто у нас употребляемая и не имеющая точного аналога ни в одном из известных мне языков: «Сойдет и так». Её употребляет крестьянин, когда подпирает покосившийся забор палкой; её говорит женщина, делая дома уборку; её произносит генерал, готовя армию к войне; ею руководствуется депутат, торопящийся принять непродуманный закон. Поэтому всё у нас тяп-ляп, на авось и «на живую нитку», как будто мы обитаем в своей стране временно и не обязаны думать о тех, кто будет после нас. Вторая поговорка, от которой меня от души воротит, тоже плохо поддается переводу.

 У моего народа есть две идиомы, которые я ненавижу, потому что они отражают самые скверные черты русского национального характера. В них причина всех наших бед, и пока мы как нация не избавимся от этих присказок, мы не сможем существовать достойно. Первая отвратительная фраза, столь часто у нас употребляемая и не имеющая точного аналога ни в одном из известных мне языков: Сойдет и так. Её употребляет крестьянин, когда подпирает покосившийся забор палкой; её говорит женщина, делая дома уборку; её произносит генерал, готовя армию к войне; ею руководствуется депутат, торопящийся принять непродуманный закон. Поэтому всё у нас тяп-ляп, на авось и на живую нитку, как будто мы обитаем в своей стране временно и не обязаны думать о тех, кто будет после нас. Вторая поговорка, от которой меня от души воротит, тоже плохо поддается переводу.

Теорию терапевтической общины я слышал столько раз, что могу рассказывать спереди назад и задом наперед – и что человек должен научиться жить в группе, прежде чем сможет функционировать в нормальном обществе, и что группа в состоянии помочь ему, показывая, где у него непорядок, и кто нормальный, а кто нет, общество само решает, а ты уж изволь соответствовать. И всякая такая штука. Стоит только появиться новому больному, доктор сразу – на свою теорию, и поехали; только тут он, кажется, и бывает главным, сам ведет собрание. Рассказывает, что цель терапевтической общины – демократическое отделение, полностью управляемое пациентами, их голосами, и стремится оно выпустить нас обратно на улицу, во внешний мир, достойными гражданами. Всякое мелкое недовольство, всякую жалобу, все, что тебе хотелось бы изменить, надо высказывать перед группой и обсуждать, а не гноить в себе.

Слишком Долго я держу всё это — всю чудовищность того события — в себе, слишком долго оно тайно терзает меня. Мне нужно сказать тебе лишь одно… о том, какие мысли и чувства посещали меня во время твоего отсутствия. Я не думал и не чувствовал, что случившееся означает, или должно означать, конец. Я имею в виду конец наших отношений. То есть мне не хочется этого. Я очень много думал о том самом моменте, и сказанное мной, имеется в виду только что сказанное, является для меня абсолютно ясным. Нам необходимо поговорить, по крайней мере, я должен сказать кое-что… а ты можешь воспользоваться привилегией молчания, в любом случае, я не в силах заставить тебя говорить, да и не хочу… возможно, я боюсь того, что ты можешь сказать. От тебя зависит, окажется ли наша встреча, которая должна была состояться, как и мой монолог, последним приветом и окончательным прощанием.

– Хорошо. Ясно ли вам, что страдание и есть та материя, из которой создан мир? – Почему? – Это можно объяснить только на примере. – Ну давай на примере. – Вы знаете историю про барона Мюнхгаузена, который поднял себя за волосы из болота? – Знаю, – сказал шофер. – В кино даже видел. – Реальность этого мира имеет под собой похожие основания. Только надо представить себе, что Мюнхгаузен висит в полной пустоте, изо всех сил сжимая себя за яйца, и кричит от невыносимой боли. С одной стороны, его вроде бы жалко. С другой стороны, пикантность его положения в том, что стоит ему отпустить свои яйца, и он сразу же исчезнет, ибо по своей природе он есть просто сосуд боли с седой косичкой, и если исчезнет боль, исчезнет он сам. ...–И что же твой Мюнхгаузен, боится отпустить свои яйца? – Я же говорю, тогда он исчезнет. – Так, может, лучше ему исчезнуть? На фиг нужна такая жизнь? – Верное замечание. Именно поэтому и существует общественный договор. – Общественный договор?

 — Настоящие чокнутые. Многие из них стоят во главе стран, религий или армий. Настоящие сумасшедшие. — Да, наверное, — задумчиво сказал я, наблюдая за битвой на экране вверх ногами, — или может они — единственные нормальные люди. У них вся власть и богатство. Они заставляют всех остальных делать то, что они хотят, например, умирать для них и работать на них, и продвигать их к власти, и защищать их, и платить налоги, и покупать для них игрушки, и они переживут следующую большую войну в своих туннелях и бункерах. Так что если рассмотреть нынешнее положение вещей, кто может назвать их сумасшедшими, потому что они не делают так, как Джо Лох, иначе они были бы Джонами Лохами, и наверху сидел бы кто-нибудь другой. — Выживание наиболее приспособленных. — Да. — Выживание… — Джеми со свистом втянул воздух и так сильно дернул джойстик, что чуть не упал со стула, но смог увести свой корабль от желтых молний, которые загнали его в угол экрана, — наиболее вредных.

Эксцентричность... Это оправдание всех аристократий. Она оправдывает праздные классы, наследуемое богатство, привилегии, ренты и все подобные несправедливости. Хотите создать в этом мире что-нибудь достойное, значит, необходимо иметь класс людей обеспеченных, не зависящих от общественного мнения, свободных от бедности, праздных, не принужденных тратить время на тупую будничную работу, которая именуется честным выполнением своего долга. Нужен класс людей, которые могут думать и — в определенных пределах — делать то, что им Нравится. Нужен класс, представители которого могут позволить себе быть чудаками, если имеют склонность к чудачеству, и которые к чудачествам в целом относятся с терпимостью и пониманием. Это очень важно, если хотите понять сущность аристократии. Она не только эксцентрична сама по себе — часто в грандиозных масштабах, но относится терпимо и даже поощряет эксцентричность в других.