Длинные Цитаты про забытых людей

Этот жанр можно определить как «иконографию». Без икон жизнь пресна, это старая истина. Но, понимаете, поп-иконы и гей-иконы не канают на фоне настоящей кровищи. Золотые оклады тоже сильно все портят, за ними не видна судьба. Иконография – самый строгий жанр, потому что совершенно не прощает халтуры. Нельзя перебрать с пафосом, будут ржать. Нельзя беречь героя. Нельзя делать героя неуязвимым – слишком мощным, с горой мышц (это броня, она запрещена), бессмертным, с фигой в кармане, с нечеловеческим геномом, слишком интеллектуальным и всезнающим (знания – броня, она запрещена), нельзя делать героя женатым, детным, семейным (семья — броня), предельная любовь к жизни должна соседствовать с танатосом, потому что только на фоне танатоса жизнь выглядит остро, четко, поэтично. У героя не может быть грубого, тяжелого лица. Он не должен быть зрелым. Это какие-то давно забытые категории «прекрасного», о которых сейчас помнят, по-моему, только японцы.

 Когда я был ребенком, то обстоятельство, что все попадают в рай, меня весьма удивляло. Стоило только подумать о всех людях, которые уже умерли, и становилось ясно, что рай перенаселен. Я почти сочувствовал Дьяволу, всеми забытому и заброшенному. В моем воображении он рисовался мне одиноким старым джентльменом, который целыми днями сидит у ворот, все еще по привычке на что-то надеется, а может быть, бормочет себе под нос, что, пожалуй, все-таки имеет смысл закрыть лавочку. Моя старая нянька, которой я однажды поведал эти мысли, выразила уверенность в том, что если я и дальше буду рассуждать в таком духе, то меня-то он, во всяком случае, заполучит. Должно быть, я был порочным ребенком. Но мысль о том, с какой радостью он встретит меня — единственное человеческое существо, посетившее его за многие годы, — эта мысль меня в какой-то мере прельщала: хоть раз в жизни я оказался бы в центре внимания. 

Бедные люди.Вот доля моя, ныне мелкий чиновник,И возраст уже говорит о своем.По Питеру дождик метет словно дворник,Аллеи покрыло осенним листом.Пишу вам письмо, свет мой дивный Варюша,Чернила ложатся движеньем пера.Пишу деликатно, задобрено, лучше,Стараюсь от сердца, что как никогда.О да, нежный ангел, вы зримо чисты,Сравнения нет между мною и вами.Вы есть возрожденье грядущей весны,Ответьте же Варя своими устами.Что значит быть маленькой и неприметной,Задавленной тяжкой рутиной судьбы?И сколько еще нам идти километров,Чтоб благо достать с неземной высоты?И ведомо каждому явно, открыто,Что бедные люди презренны всегда.К ним нет уваженья, нужда их забыта,Их ветошный парус трепещут ветра.Зачем же увез вас надменный помещик.Безудержно горе, запивший слезой.Звонит монотонно сердечный бубенчик,О жизни без Вари никчемно пустой.Посвящение Ф.М.Достоевскому (Бедные люди).

Люди, как на всех вокзалах мира, торопились... Вокзалы... Есть ли на земле еще такие места, где совершалось бы столько молчаливых человеческих драм, сколько их ежедневно, ежечасно совершается на вокзалах?! Вокзалы — немые свидетели пылких заверений возвратиться, которые потом — исподволь, незаметно — зарастают травой забвения; клятв, в тот момент искренних, но со временем забытых, заглушенных расстоянием; утраченной веры в то, что было незыблемо; свидетели любви, горящей, как факел, а факел этот, отдаляясь, тускнеет, а затем и гаснет совсем; свидетели разлук навеки, когда сердце разрывается от тоски и боли, но после разлуки — пройдут дни, может быть, годы — боль притупляется, и лишь на сердце остаются рубцы, как после тяжелой болезни.

ПРИЗНАННЫЙ АРТИСТАплодисменты,шквал оваций,Минут триумфа,иллюминаций.В народе признаный артист,Не сцене истинный солист.В лучах софитов серебраАртист поднят под небеса.Своею яркою игройЗахватит чувствственной волной. Подмостки,сцена,жизнь самаЕго раскрытая душа.Пусть, маска сцены маскарадна,Она душа его таланта.Героев сыгранных избытокСо всею полнотой раскрытой.Несёт свой яркий чудный свет,Мельканьем образов надежд.Вдруг остановится играИ он потухнет, как свеча.Забытый многими остынетИ превратится в стылый иней.Артиста жизнь – сцена, игра Душа его летит туда.В эмоциях чувств земных страстей,В переживаниях людей.Аплодисменты и цветыНаграда прожитой судбы.Словами чувств необъяснимыхПереживаньем несравнимым.П.ЮрийИюль 2009 год

Похороните меня...Я думал это тайна. Откуда ты всё знаешь?Ведь просьбу ту - за плинтусом меня похоронить,Я вслух не произнёс. Ты память вскрыл, Санаев?Ты дважды влез в мой мозг! Ты зря играешь с ним!Записки на клочках в бездонные карманыРассованы затем, чтоб бережно забытьИ эту боль мечты. И это счастье раны...Сложи слова - луну достанет строчек нить.Во всю длину - узор огромной паутины.Воистину моей. До ужаса моей!И пыль на ней - моя! Тебе необходимоВ мой самый тайный храм согнать толпу людей?А впрочем - пусть идут. Все голые похожи.И ты совсем не бог. Такой же человек.И боль твоя пройдёт. Она уже проходит....На старые кресты ложится грязный снег...

Я юн.Я юн, я многого не знаюЯ зауряден и особенный бываюЯ страсть не ощущал, влечения к дамамНо, одну женщину люблю - родную маму...Порой, покинуть город тянет сильноРодной, который воспитал во мне мужчинуОдной строки из книги про город великийХватит, дабы заманить меня в мегаполис дикийТуда, где люди бродят по мертвой природеГде миллионы жителей забыты Богом и закрыты в логовеГде каждый черствый эгоист, а если нет, то таким будетГде затуманен каждый разум, каждый из переплетов судебНет, я все-же очень юнЯ глуп, не стоит рваться в шумное местоМне ближе будет, дома у себя выпить чайкуА остальное все, не интересно, честно.

Не уходи...Идешь? Уходи...Не стой у окна.Не стой на пути.Всему есть цена.А лучше - прости...И выпьем вина!Успеешь уйти,Кричал ведь - "Нужна!"...Доказана, тыСчитаешь, вина?Об землю - мечты...И рюмку - до дна!Большо-ой высотыМеж нами стена.Уходишь?... Иди.Одна, так одна...Виновата... Да! Виновата!Не вернуть, что было когда-то.Все должно быть стерто, забыто!Я твоим молчаньем убита......Призывая ВСЁ на подмогу,Прихожу в себя понемногу...Мне стихи помогут... и люди...Мне кричит надежда - Все Будет!Да тебе письмо есть в конверте -Я - УБИТА... но - НЕ ДО СМЕРТИ...

Он принадлежал к людям, обладающим достаточно сильной волей, чтобы на время забывать об опасности, угрожающей им вечером или на следующий день. Поборов это беспокойство, они продолжают жить своей обычной жизнью. Только время от времени сердце их щемит от этой забытой угрозы. Они вздрагивают, спрашивая себя, в чем дело, затем вспоминают то, что они забыли. «О да, - говорят они со вздохом, - это именно то».

 В моем сердце начиналось много дорог, ведущих к разным людям: и близким, и далёким, и к тем, о ком ни на минуту нельзя было забыть, и к почти забытым. Вот этим дорогам был я нужен. Я не жалел ни труда, ни рук, не давал сорнякам глушить, разрушать их, превращать в ничто. Но если я преуспевал в этом, то лишь потому, что всякий раз с другого конца дороги начиналось встречное движение. 

В моем сердце начиналось много дорог, ведущих к разным людям: и близким, и далёким, и к тем, о ком ни на минуту нельзя было забыть, и к почти забытым. Вот этим дорогам был я нужен. Я не жалел ни труда, ни рук, не давал сорнякам глушить, разрушать их, превращать в ничто. Но если я преуспевал в этом, то лишь потому, что всякий раз с другого конца дороги начиналось встречное движение.

 Я так устала терять людей, я так хочу в детство заплакав от того что стукнулась прижаться к маме. И все боль забыта. Вот только стукаться сердцем куда больней и с каждым разом на нем все больше трещин, больше ран. Даже упав на колени, я не забуду про гордость.