Цитаты про кровь

Тут громко и яростно, кровь и пыль, чужие знамена летят под ноги. Зенит. Горизонт начинает плыть над пыльной дорогой... Мои дороги совсем не похожи на те, что ты привык измерять, не спеша, шагами. Здесь люди собой подперев кресты, становятся каждую ночь богами. Здесь псы так свирепы, что этим псам легко считать человека добычей. Зачем я вернулся? Не знаю сам. Война безнадежно вошла в привычку. Тут жарко и весело, как в аду, и, кажется, аду от нас не легче. Когда я вернусь, я тебя найду под старой оливой... И будет вечер, и сыр, и вино, молодое, как весенняя нежность и свежесть... Когда ты уснешь на моих руках, неловко закутавшись в край одежды, я буду беречь твой спокойный сон от мыслей тревожных, от шума мира. Я буду смотреть, как, взорвав песок, мои легионы проходят мимо. Я буду любить тебя так, что Рим, упавший в долину, осядет пылью... Подошвы сандалии единый ритм чеканят для тех, про кого забыли и кесарь, и боги, и друг, и брат. Порядок простой: убивай и празднуй.

Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он всё-таки выздоровел.

Любой город, как живой организм, обладает венами и артериями. Это улицы. А наполнение их – кровь города, его обитатели. Направление потоков всегда определенно и полезно. Утром люди несутся на работу, заполняя артерии и средства транспорта, днем неработающие и работающие ходят по магазинам, вечером по венам стекаются к своим жилищам, а потом порой покидают их снова, совершая вылазки в кино или на дискотеку.

 В страхе я метался туда и сюда. Я ощущал вкус крови и шоколада во рту. Оба ненавистных вкуса. 

 — Я знаю что ты сделала, Блэр. Это подло даже для тебя. Ты так меня ненавидишь, что не можешь видеть счастливым?— Нет…— Так почему же ты изгнала человека, который был для меня важнее всех?— Эва уехала? Чак, я никогда не хотела…— Заставить её покинуть меня? Конечно хотела! Мне нужно знать почему. Возможно ли, что ты всё ещё любишь меня?— Как я могу, после всего того, что ты сделал?— Значит ты просто хотела причинить мне боль. С Эвой я мог бы гордится собой. А ты вызвала к жизни всё самое худшее во мне. Это означает войну, Блэр!— Чак!— Это война, до последней капли крови… 

Сейчас все хотят телла, уюта и покоя. Но отрава бродяжничества уже в крови. И никакого покоя дома они не обретут. Снова начнет тревожить вечное влечение дорог — едва просохнет одежда и отмоется грязь из под ногтей. Я это знаю точно.

— Мне надо выпить.— Откуда в твоей алкогольной системе так много крови?

— Чёрные услыхали о курице, и вот чем все обернулось. — Почему? Потому что все черные любят курятину? — Не будь расисткой! Потому что они все героинщицы. А кто-то всем расчесал, что внутри курицы героин. Испанки или черные поимеют ее. Эти испанки, наверное, даже есть ее не будут, только перережут ей глотку и выпьют кровь. Ну, или сделают еще что-то суеверное... Все, что я хотела — это съесть курицу, которая умнее других куриц. И поглотить ее власть... И сделать котлеты по-киевски. Ну да ладно.

Я не люблю рассказывать на публике, что я врач. Потому что первый вопрос, который мне задают: «А ты боишься вида крови?» И сейчас я расскажу историю, после которой этот вопрос отпадёт сам по себе. В медицинском университете на первом курсе, после месяца обучения, я зашёл в морг и меня попросили отпилить голову трупу женщины. И знаете, это не так сложно, если представить, что она была плохим человеком. Ну или ты куда-то спешишь.

... Где наше первоначальное лицо? – размышляю я. – Первоначальный ландшафт, до того как он стал вот этим ландшафтом, воспринимаемым нашими органами чувств, парком и лесом, домом и человеком? Где лицо Бодендика, до того как он стал Бодендиком? Лицо Вернике, пока оно не связалось с его именем? Сохранилось ли у нас какое-то знание об этом? Или мы пойманы в сети понятий и слов, логики и обманщика разума, а за ними одиноко горят первоначальные пламена, к которым у нас уже нет доступа, оттого что мы превратили их в полезное тепло, в кухонное и печное пламя, в обман и достоверность, в буржуазность и стены и, во всяком случае, в турецкую баню потеющей философии и науки. Где они? Все ли еще стоят неуловимые, чистые, недоступные, за жизнью и смертью, какими они были до того, как превратились для нас в жизнь и смерть?

У любящей женщины сердце всегда полно надежд; чтобы убить их, нужен не один удар кинжалом, ведь она любит до последней капли крови.