Цитаты про правила

Ибо люди не равны — так говорит справедливость. И чего я хочу, они не имели бы права хотеть! — так говорил Заратустра.

Как общество, мы умны как никогда, просто технологии дали право голоса несмышленой массе.

Клиент более всего не прав в своей уверенности, что он прав всегда.

 Добившись своего, мы уже больше не будем хотеть, ибо нельзя хотеть того, чем владеешь, — стало быть, женщины правы, когда отказывают нам… 

Если часто нарушать правила, то станешь редким исключением.

Люди упрямо не соглашаются с самыми здравыми суждениями не по недостатку проницательности, а из-за избытка гордости: они видят, что первые ряды в правом деле разобраны, а последние им не хочется занимать.

- А я вам говорю, - перебил он, - что по крайней мере девяносто девять процентов редакторов - это просто неудачники. Это неудавшиеся писатели. Не думайте, что им приятнее тянуль лямку в редакции и сознавать свою рабскую зависимость от распространения журнала и от оборотливости издателя, чем предаваться радостям творчества. Они пробовали писать, но потерпели неудачу. И вот тут-то и получается нелепейший парадокс. Все двери к литературному успеху охраняются этими сторожевыми собаками, литературными неудачниками. Редакторы, их помощники, рецензенты, вообще все те, кто читает рукописи, - это все люди, которые некогда хотели стать писателями, но не смогли. И вот они-то, последние, казалось бы, кто имеет право на это, являются вершителями литературных судеб и решают, что нужно и что не нужно печатать. Они, заурядные и бесталанные, судят об оригинальности и таланте. А за ними следуют критики, обычно такие же неудачники.

 Все таки как бы мы не относились к переменам, они происходят, иногда мы получаем не то, что хотели, порой убеждаемся в том, что были правы, а бывает, что через перемены мы приходим в исходную точку. Главное верить, что все перемены в жизни к лучшему! 

Пылкое честолюбие с самой юности изгоняет из нашей жизни всякую радость: оно хочет править единовластно.

Если какую-то из наших способностей можно счесть поразительней остальных, я назвала бы память. В её могуществе, провалах, изменчивости есть, по-моему, что-то куда более откровенно непостижимое, чем в любом из прочих наших даров. Память иногда такая цепкая, услужливая, послушная, а иной раз такая путаная и слабая, а ещё в другую пору такая деспотическая, нам неподвластная! Мы, конечно, во всех отношениях чудо, но, право же, наша способность вспоминать и забывать мне кажется уж вовсе непонятной.

Ересь из ересей — здравый смысл. И ужасно не то, что тебя убьют за противоположное мнение, а то, что они, может быть, правы. В самом деле, откуда мы знаем, что дважды два — четыре? Или что существует сила тяжести? Или что прошлое нельзя изменить? Если и прошлое и внешний мир существуют только в сознании, а сознанием можно управлять — тогда что?

  — Противишься мне? Богу? Я есть Бог. Вы так и не поняли, что мир выбирает своего Бога? Мы все помним прошлую жизнь. И у всех она была неважная, верно? — Почему? — Только это даёт нам право стать Богом. Лишь перенесённая боль даёт право стать Богом. И я, наконец, достиг этой стадии. — Стал Богом, а что дальше?! — А дальше — покой. — Что, для нас?! Поэтому ты всех перебил! — Но они не приняли меня… У вас всех был шанс продвинуться до Бога. Но вы зациклились на горькой памяти о прошлом. И Господь был выбран. Так позвольте принести вам покой…