Цитаты про больных людей

Большинство злодейств в истории совершили люди, лишенные воображения. Без него невозможно представить, что другому тоже больно.

Я дрался в жизни один раз, да и то не с тем, с кем следовало. И вовсе не потому, что не встречал людей, с которыми следовало подраться. Таких людей я встречал, но с ними я не дрался, а здоровался за руку, улыбался им, как лучшим друзьям. Потому что я уже был воспитанным человеком. А в тот раз, когда дрался, я еще не был воспитанным человеком, меня тогда только еще воспитывали. На нашей улице все между собой передрались и выяснили, кто сильнее, а кто слабее. На мою долю выпал мальчик, худой и болезненный, с головой, неуверенно сидящей на тонкой шее, и длинным носом, свисавшим вниз, словно уже заранее признавая свое поражение. С кончика носа свисала маленькая прозрачная капелька, и мальчик шумно втягивал ее в нос, как втягивает проводник пассажира, повисшего на ступеньке, когда дан уже сигнал к отправлению.

  — В мире миллион больных людей, почему я должен лечить этого? — Потому что этот лежит в нашей больничной палате. 

Депрессивные люди думают о том, каково это — быть некрасивым, толстым, неудачливым, больным, брошенным. Это как осколки разбитой бутылки. Они вертят в руках то один, то другой, то сразу несколько и не замечают, как режутся. И даже не откладывают рассмотренные отдельно от остальных, а постоянно к ним возвращаются. Один осколок — война, другой — боль от измены, третий — несчастный случай. Закономерно, что к ним приходит один вывод — все бесполезно, ты не можешь изменить мир, он все так же будет несправедлив, так какой смысл в том, чтобы вставать из постели, принимать душ, завтракать... Что я попробовала сделать сначала, так это запретить себе думать. Не помогло. Против своей сути не попрешь. Разрушать собственную личность «во спасение»? В итоге я все так же вертела осколки в руках, но только в специальных перчатках, которые не давали порезаться.

Есть ещё кое-что, что говорят после чьей-то смерти, и это связано с верой (а у меня с ней серьёзные проблемы). Случается это уже после похорон, после самой церемонии, в доме, когда все вернутся. Семья, любимые и скорбящие по умершему возвращаются в дом, едят, выпивают и предаются воспоминаниям о нём. И раньше или позже кто-то гарантированно скажет следующее (особенно после нескольких рюмок): «Вы знаете, я думаю, что он сейчас там, наверху, улыбается нам. И я думаю, что ему хорошо. » Ну для начала нету никакого «наверху», для людей, которым нужно поулыбаться оттуда вниз. Это поэтично и возвышенно, и суеверных людей это немного успокаивает – но его не существует. Но если бы оно существовало – если бы – и если бы кому-нибудь как-то удалось пережить смерть в нефизической форме, то, по-моему, он был бы слишком занят другими небесными занятиями, чем стоять посреди Рая и лыбиться вниз на живых людей. Что это ещё на**й за вечность?

 Когда по-вашему люди умирают?Когда вы стреляете им в сердце ружейной пулей?Нет!Когда они гибнут от неизлечимой болезни?Нет!Когда они съедают суп из ядовитого гриба?Нет!Люди гибнут, когда о них забывают.Даже когда я умру, моя мечта исполнится,Излечатся больные сердца людей. 

…но я и не принадлежу к той части людей, кто считает, что счастье — постоянное чувство. Это абсолютно относительное понятие. Для больного счастье заключается в здоровье. Для трусишки — дать деру. Для алжирца, разбивающего камни на стройке, счастье, возможно, в том, чтобы стать Аленом Делоном и владеть машиной «Феррари». Счастье — такая же мудня, как и все на свете. Для меня счастье в мгновениях. Тогда не спорят, не высчитывают, такие минуты нельзя запрограммировать. В какое-то мгновение я счастлив. Я буду счастлив сегодня вечером, а буду ли завтра утром, не знаю.

 Воскресенье – бледная больная тень энергичной субботы. Воскресенье – день вынужденного отдыха для людей, вовсе к тому не склонных. 

Городская площадьПлощадь. Гранитные плиты , изъеденные дождями.Роллеры косятся на тебя , как на троглодита.Мёртвый до мая фонтан , впитавший ночное цунамиБитых бутылок , шмали и прочего реквизитаСтарого города , что по весне оживает , словноНеизлечимый больной после плохого наркоза.Некий гламурный оттенок провинции , безусловноОшипованной чьими-то виршами коматозно.Нервно пищит телефон , помешавшись от эс - эм - эсок.Рваные тучи , похожие на стадо баранов.Розовощёкая дама мурлычет на фоне "фресокМусорных урн" и бездомных псов посреди фонтана.Гопник , скинхэд , хмурый гот , грязный панк и сопливый эмо -Словно в антракте театра жизни буфет открылся.Площадь. В пробке - авто. Мятый бомж с застарелой экземойЧешет когтем густо покрытое струпьями рыльце.Всё , как обычно : знакомые люди , пейзаж , предметы …Будто бы книга открыта сразу на всех страницах ,Либо смотришь одновременно во все стороны света ,Ощущая себя сотый раз перелётной птицей …20.04.2008. TSV

Поэтому нам и нужна революция, чтобы больные люди могли лечиться бесплатно. Надо сделать мир таким, чтобы ты мог получить и почку, и печень, и мочевой пузырь, и двенадцатиперстную кишку.

  — Неправда. Почти ни один человек не думает о смерти, пока она не подошла к нему вплотную. Трагизм и вместе с тем ирония заключаются в том, что все люди на земле, начиная от диктатора и кончая последним нищим, ведут себя так, будто они будут жить вечно. Если бы мы постоянно жили с сознанием неизбежности смерти, мы были бы более человечными и милосердными. — И более нетерпеливыми, отчаявшимися и боязливыми, — сказала Лилиан, смеясь. — И более понятливыми и великодушными… — И более эгоистичными… — И более бескорыстными, потому что на тот свет ничего не возьмешь с собой. — Короче говоря, мы были бы примерно такими же, какие мы сейчас. Жерар оперся на руку. — Все, кроме тибетских мудрецов и рассеянных по всему свету чудаков, над которыми смеются. Все, — хотела сказать Лилиан, но промолчала.

Люди уязвимы, — продолжал он, — потому что им можно сделать больно.