Длинные Цитаты про знаки

— ... Вы только что говорили о моем голосе. Именно с его помощью я рассчитываю выбраться отсюда. Я каждый день беру уроки, и учитель клянется, что обеспечит мне триумфальные выступления на самых больших европейских сценах. Он говорит, что я могу стать певицей века! — с наивной гордостью закончила Марианна. Бофор помотал плечами: — В театре? И это в театре вы надеетесь найти свою свободу и положение, достойное вас? Да будь у вас голос, как у самого архангела Гавриила, я попросил бы не забывать, кто вы есть, — Строго сказал Язон, — Дочь маркиза Д. Ассельна на подмостках! Что это, наконец, безумие или недомыслие? — Ни то, ни другое! — закричала она вне себя. — Я хочу быть свободной! Разве вы не понимаете, что нет больше Марианны д. Ассельна, что она умерла, умерла осенним вечером... и это вы ее убили! Что вы теперь говорите о моем имени, о моих родителях?

На площади стреляют поэтов. На главной площади нервные люди с больными глазами находят своё бессмертие. Но бессмертие пахнет могилой, это эхо молчания в затхлых залах вечной немоты, это плесень апатии, это мгновение, ставшее тягучей, душной, статичной вечностью. На площади люди слизывают с побледневших пересохших губ вкус жизни, запоминая его навсегда, влюбляясь в яростную боль, несущую в себе семена любви и экстатичной жажды вдохнуть в пробитые легкие хотя бы ещё один глоток солёного воздуха. На площади люди отчаянно смотрят в небо, судорожно понимая, что человеческая смертность — всего лишь залог остроты чувств, горячности идей, вечного стремления успеть, не жалея себя: жить, любить, дышать, смеяться, кричать в распахнутые окна, подставлять неумолимо стареющее лицо дождям, ветрам, снегопадам, солнцу... Потому что в конце этого предложения будет точка, восклицательный знак, а не шлейф уходящего в никуда многоточия. На площади стреляют поэтов.

— Выходит, в конечном итоге все сводится лишь к языку. Есть только слова, а за ними — больше ничего. Главная мысль — в этом? — Ну, примерно. Хотя дело тут не только в словах. Возможно, «язык» — не то слово, которое требуется в этом контексте. Может, правильнее было бы говорить «информация». — Я вздохнула. — Все это так трудно выразить словами. Возможно, Бодрийяру это удается лучше, когда он говорит о копии без оригинала — симулякре. Типа, как у Платона — знаешь? Он ведь считал, что на земле все — копия (или тени) Идеи. Ну, а что, если мы создали такой мир, где даже тот уровень реальности, в котором за правду принимают тени, еще не последняя копия? Вдруг в нашем мире не осталось ничего из того, что раньше считалось реальным, а отсылающие к вещам копии — то есть язык и знаки — больше ни к чему не отсылают? Что, если все наши идиотские картинки и знаки больше не отображают никакой реальности?

Он сидел рядом, а я сходила с ума от переполняющей меня нежности. Я изучала его лицо миллиметр за миллиметром и не могла насмотреться. Кажется, я могла бы каждый день в течение вечности смотреть на него, и мне бы это никогда не наскучило. Я так хотела прикоснуться к нему, но боялась это сделать. Глупо, правда? Но я боялась... А если бы он исчез, или я вдруг открыла бы глаза и поняла, что это сон. «Нет золотой середины, или я одержим, или мне безразлично».* Как это про меня... Я была им одержима. И не нашлось бы такого экзорциста, которому было бы под силу его изгнать. Если бы да кабы... Я больше не боюсь... Но не могу. И если бы я знала тогда, что вижу его в последний раз, я бы обняла так смело, как не обнимала никогда. Я бы не отпустила его... Все дороги и знаки вели нас друг к другу. Он так же, как и я, верил в предначертанность нашей встречи. А может, мы просто два чересчур романтичных дурака, которые не смогли сохранить самое дорогое... нашу любовь.

«Тому беда, кто жаждет разрушенья, Кто ищет в трупах славу и забвенье. Его молитвы не услышит Бог, И своего не даст благословенья!» — Так пел певец, и в золотой чертог Влетела песнь, и шах пришел в смятенье. — Кто там поет? — в волненьи шах изрек, И мигом стражники пришли в движенье. И пал певец во прах у шахских ног. Что скажет он для своего спасенья? — Ни в чем я не повинен, видит Бог, Дар песнопенья — Божье озаренье! — Я властен над тобой, — промолвил шах, — И проклянешь ты, раб, свое рожденье! — Ну что ж, — сказал поэт, — велик Аллах! Чтоб делать зло, не надобно уменья. Вершит убийство и зверье в лесах И даже мертвый камень в миг паденья. Погасло пламя гневное в глазах, Правитель погрузился в размышленье. Он поднял знаком павшего во прах: — Ступай и не пытай мое терпенье! С тех пор владыка, говорят, зачах, С тех пор он смерти ждал, как искупленья, До самого конца в его ушах Звучала песня, словно осужденье.

Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это все должно быть для него готово. Кроме того, граф Иван Михайлович считал, что чем больше у него будет получения всякого рода денег из казны, и чем больше будет орденов, до алмазных знаков чего-то включительно, и чем чаще он будет видеться и говорить с коронованными особами обоих полов, тем будет лучше. Все же остальное в сравнении с этими основными догматами граф Иван Михайлович считал ничтожным и неинтересным. Все остальное могло быть так или обратно совершенно. Соответственно этой вере граф Иван Михайлович жил и действовал в Петербурге в продолжение сорока лет и по истечении сорока лет достиг поста министра.

ПисьмоНу, здравствуй. Мой почерк тебе стал знаком, Мой стиль несложившийся – тоже. Я мысли не прячу теперь под замком (Быть может, хоть в этом мы схожи). Я всё понимаю: прошло много лет, И небо менялось над нами, Но в памяти тот же незыблемый след, Хоть память ржавеет с годами. Давай, расскажи, чем ты дышишь сейчас, И кто твоё время ворует. Всё тот же сентябрь твой радует глаз, Что лето прогнал, протестуя? Всю ту же мелодию длинных ночей Играют ли вновь твои руки? Всё те же стихи, что без рифм и идей, Кому-то читаешь со скуки? Ты знаешь, у нас здесь неделю дожди. По крыше-несбивчивый ритм. И кажется, что столько дней впереди, Но все в помещении закрытом. А так даже лучше: уж мне ли не знать, С моим-то пустым самомнением? И, кстати, ты прав был: Рембо мне подстать В борьбе с пуританским смирением. Меня так легко за собой увлекла Прогулка за канувшим в лету… Я всё еще жду хоть немного тепла, Войдя в твою жизнь без билета.

Главное чудоНовогодний тост во славу свободных и независимых поэтов СТИХИДЛа.Ночь новогодняя - время чудес!Кая, что близких покинув, исчез,Герда от холода льдов уведет,Золушке принц башмачок поднесет,Заяц известный из «Ну, погоди!»Волку отмстит за обиды свои,С высот поднебесных слетит к нам Жар-птица,Доверчиво с рук наших будет кормиться…Но главное чудо, в том знак есть судьбы,Что здесь, на Стихидле, собрались все мы.Смелей, модератор, идей не жалейНа творческом сайте «Стихи для людей».Здесь все мы - от новичка и до мэтра -В поисках стихотворного метра,В сладостных муках снова и сноваИщем гармонию чувства и слова.Наполним бокалы, их сдвинем теснее -Поэзия с нами, мы здравствуем с нею!И пусть вознесётся игристая влагаНад нашим застольем во имя и благо!Обиды и зависть чтоб нас не задели,Мы выпьем за чудо душевных общений,За то, что так трудно порою сберечь,За искренность, радость от будущих встреч!31 декабря 2012

ХолостякОпять не ко мне хлопнула дверь,Пустила без кода в подъезд полумрак,А там - во дворе, гуляет апрель,А тут - у окна, грустит холостяк.Из обстановки - стол да постель,И разместились здесь скромненько так:Четыре битла с незабвенной Мишель,Я и, на полке, Борис Пастернак.Не обойтись без обид и потерь,Нас перессорил какой - то пустяк,И в январе, в злую метель,Точки расставили - я холостяк.Крышуют коты весенний бордель,На стуле повесился верный пиджак,На белой стене мёрзнет пастель,Дом без любви - просто барак.Недоучили про семь раз отмерь,Вот и пошло всё наперекосяк,Как тот усталый и загнанный зверь,Сам выживаю, ведь я холостяк.Азбукой Морзе стучится капель,Это судьбы зашифрованный знак:Я возвращаюсь в твой мир от Шанель,Вместе со мной и Борис Пастернак.Всё по - другому будет теперь,До скорой встречи один только шаг,А там - за окном, юный апрель,А тут - за столом, старый дурак!

 Организуйте фальшивое ограбление. Убедитесь в том, что оружие ваше никому не причинит вреда, и выберите себе заложника понадежнее, чтобы ни одна человеческая жизнь не подверглась опасности (вы же не хотите превратиться в преступника). Потребуйте выкуп и сделайте так, чтобы операция получила как можно большую огласку, — словом, все должно выглядеть правдоподобно, ведь вы испытываете реакцию машины на идеальный симулякр. У вас ничего не получится: сеть искусственных знаков безнадежно перепутается с элементами реальности (полицейский по-настоящему откроет огонь; посетитель банка потеряет сознание и умрет от сердечного приступа; кто-нибудь и в самом деле отдаст вам липовый мешок с деньгами) — короче говоря, вы снова, сами того не желая, окажетесь в реальном, которое для того и существует, чтобы уничтожать попытку симуляции и сводить все к реальности… 

Представь фокусника, который, сидя перед лампой, складывает пальцы в сложные фигуры, так, что на стене появляются тени зверей, птиц, чертей и красавиц. А после этого он до смерти пугается этих чертей, влюбляется в красавиц и убегает от тигров, забывая, что это просто тени от его пальцев. Можно было бы назвать его безумцем, не будь сам этот фокусник попросту тенью от знаков «фокус» и «человек». Весь мир вокруг — такой театр теней; пальцы фокусника — это слова, а лампа — это ум. В реальности же нет не только предметов, на которые намекают тени, но даже и самих теней — есть только свет, которого в одних местах больше, а в других меньше. Так на что надеяться? И чего бояться? Однако, говоря об этом, я не беру лампу истины в руки, а просто гну перед ней пальцы слов, создавая новые и новые тени. Поэтому лучше вообще не открывать рта.

Я ощутил вселенную как огромное неустойчивое равновесие. К ней были приложены как бы две разные воли, два разных смысловых знака — и приложены с таким усилием и мощью, что «небо» содрогалось на самом деле. В действительности, конечно, воль в мире существовало невообразимое число, и были они всех возможных направлений и видов. И каждая из них знать ничего не хотела об остальных. Но вместе они складывались в два расшибающихся друг о друга потока. Один из них хотел быть. Другой — не хотел быть. Или, может быть, правильнее — хотел не быть. Они вступали друг с другом в смертный бой, смешивались, сжигали и вымораживали друг друга — и снова возникали друг из дружки, стоило лишь одной из этих сил достаточно сгуститься. В общем, если вы видели китайский знак «Инь-Ян», то на космическом блюде был начертан именно он.