Цитаты от автора от имени автора про страх

Мужество вовсе не равнозначно отсутствию страха; первое включает в себя сознание опасности, второе — результат неведения.

Ложные герои не боятся, потому что лишены воображения. Они тупы, и у них нет нервов. Настоящие герои боятся, но преодолевают свой страх.

Властелин Черной Башни обладал оружием, действовавшим куда быстрее, чем голод. Это были страх и отчаяние.

Мы редко готовим себя к трудностям, прогуливаясь на природе — в лугах или на усыпанных гравием аллеях; обычно мы делаем это в последний момент, в каких-нибудь тесных и темных помещениях без окон, в больничных коридорах. Мы готовимся, мы продумываем и заучиваем наизусть жесты, чтобы суметь повторить их даже в страхе, даже перед лицом самой Судьбы.

Страх — эмоция базисная, анализу поддающаяся с трудом.

Мне хотелось заплакать, но ничего не вышло. Была лишь страшная досада. Досадный страх, когда хуже себя чувствовать уже невозможно.

…У варки варенья один нехитрый стимул — страх перед бегом времени. Надо же как-то его остановить, сохранить. Не то умрешь, и ничего не останется. Варенье традиционно варят в августе — не потому, что все уже наелись (можно ли наесться свежими фруктами? и насытиться любовью? и жизнью?), а потому, что в августе кончается лето и чувство его преходящести становится невыносимо острым. Немедленно задержать! Как сказано у Пастернака в «Бабьем лете»: «Лист смородины груб и матерчат. В доме хохот и стекла звенят. В нем шинкуют, и квасят, и перчат, и гвоздику кладут в маринад». Толку, конечно, никакого, потому что «всему свой приходит конец», но соблазн огромен. Варенье специально варят в память о лете, консервируя вовсе не ягоды, а вот это ощущение счастья. Я варил его с любимыми и знаю, что говорю. Всякий дачник инстинктивно пишет на бумажной крышечке, положенной на проспиртованный бумажный же кружок и стянутой резиночкой: «8 августа 2004 года. Клубника». Дыня сия съедена такого-то числа.

Его страх уже улетучился. Так ускользает кошмар от человека, только что проснувшегося в холодном поту и тяжело дышащего; он ощущает свое тело и осматривается, чтобы удостовериться, что ничего страшного не происходит, и вскоре полностью абстрагируется от сна. Кошмар понемногу оставляет его в тот момент, когда ноги его коснутся пола, рассеивается, когда он примет душ и разотрется полотенцем, а к концу завтрака и вовсе улетучивается... до следующего раза, когда, снова охваченный кошмаром, он вспоминает все.

Из своего детства он запомнил бесчисленные заговоры, интриги, предательства, людей, стремящихся к правлению убийствами или хитростью. Чувствительный, начитанный мальчик, не по годам хорошо разбиравшийся в политике, прекрасно понимал опасность своего высокого положения. Источник многих трагедий его царствования — в детских страхах, ужасах.

Ябедничество еще с детского садика для меня стало самой отвратительной вещью на свете. И еще был какой-то подсознательный страх, что стоит только раз попробовать кому-нибудь насолить или отомстить с помощью доноса, и потом уже будет невозможно вернуться обратно в прежнее состояние: было в этом всем ощущение какого-то безвозвратного падения, сродни проституции.

Это наш шифр. «Хичкок» значит «страшная». «Феллини» — красивая женщина, но, чтобы что-то от нее получить, надо постараться. Помните, как Мастроянни полез в фонтан Треви за Анитой Экберг, а наградой за труды оказались лишь промокшие брюки? «Скорсезе» — девушка со странностями (представьте Роберта де Ниро в одежде служанки из «Мыса страха»). «Полански» — та, с которой связываться себе дороже (несовершеннолетняя, замужем, начальница...). «Кубрик» — холодная, отстранённая, держится как робот, ни проблеска эмоций, но что-то в ней такое есть... «Спилберг» — слишком старается понравиться. Вот такое авторское кино, не похожее друг на друга.

Поломанными куклами, выброшенными за ненадобностью на помойку, лежат на полях и грязных закоулках войны юные солдаты — вчерашние школьники. На их лицах застыло страдание и детский испуг. На самом деле они и были детьми, которых взрослые расчетливо втянули в свои жестокие игры за власть. Они дали им настоящие автоматы вместо игрушечных, и поманили возможностью самоутвердиться за счет страха, а не уважения окружающих. И глупые мальчишки радостно ухватились за оружие, воображая себя героями из блокбастеров, — ведь такая категория чувств, как уважение окружающих, слишком расплывчата и им еще непонятна, в силу отсутствия опыта. А стать «героем» это так просто — наставил автомат на беззащитного человека и ты уже для него царь и бог. И в юной душе, коверкая ее, вспыхивает восторг всевластия.