— Что это у вас сегодня такой жалки...

— Что это у вас сегодня такой жалкий вид? — начал он. — В чем дело? Я видел, что он отлично понимает, почему я чувствую себя почти так же худо, как Гаррисон, но хочет вызвать меня на откровенность, и отвечал: — Меня расстроило жестокое обращение с этим малым. Он усмехнулся. — Это у вас нечто вроде морской болезни. Одни подвержены ей, другие — нет. — Что же тут общего? — возразил я. — Очень много общего, — продолжал он. — Земля так же полна жестокостью, как море — движением. Иные не переносят первой, другие — второго. Вот и вся причина. — Вы так издеваетесь над человеческой жизнью, неужели вы не придаете ей никакой цены? — спросил я. — Цены! Какой цены? — Он посмотрел на меня, и я прочел циничную усмешку в его суровом пристальном взгляде. — О какой цене вы говорите? Как вы ее определите? Кто ценит жизнь? — Я ценю, — ответил я. — Как же вы ее цените? Я имею в виду чужую жизнь. Сколько она, по-вашему, стоит? Цена жизни! Как мог я определить ее? Привыкший ясно и свободно излагать свои мысли, я в присутствии Ларсена почему-то не находил нужных слов.