Длинные Цитаты про музыку

 Лениво тянутся дни в маленьком карпатском курорте. Никого не видишь, никто тебя не видит. Скучно до того, что хоть садись идиллии сочинять. У меня здесь столько досуга, что я мог бы выставить целую галерею картин, мог бы снабдить театр новыми пьесами на целый сезон, для целой дюжины виртуозов написать концерты, трио и дуэты, но — о чем это я говорю! — в конце концов я успеваю только натянуть холст, разгладить листы бумаги, разлиновать нотные тетради, потому что я… ах! только без ложного стыда, друг Северин! Лги другим, но уж себя самого обмануть тебе не удастся. Итак, я ни что иное, как дилетант: дилетант и в живописи, и в поэзии, и в музыке, и еще в кое-каких из тех так называемых бесхлебных искусств, которые в наши дни обеспечивают своим жрецам доходы министра и даже владетельного князька; но прежде всего я — дилетант в жизни. Жил я до сих пор так же, как писал картины и книги, то есть никогда не уходил дальше грунтовки, планировки, первого акта, первой строфы.

Шумит Одесса мама, горит в огнях реклама (ЗВУК)С глазами иностранца, в одежде ренессансаГуляет по Одессе загадочный шатен,Под музыку Шопена, Чайковского и БрамсаОн видно, тщетно ищет красивую Мадлен.Но, блекнет Молдованка, Пересыпь – хулиганка,Перед прекрасной Соней, певицей шансонье,Звучит красивый голос под музыку «тальянки»,Колышется по залу, как чайка на волне.Припев:Город, под теплыми лучами Как под улыбкой Бога, веселый он, ей богуЗдесь жизнь свое берет!Солнце, алмазами играет, аж сердце замираетОдесса вся сияет и песенки поет..А бедный иностранец увидев нашу приму,Все потерял бедняга, покой, Мадлен и сон,Как оказалось позже, не повезло грузину,Ведь к Соне не пускает охранник на поклон!Шумит Одесса мама, горит в огнях реклама,Несется белый мерин по мокрой мостовой,Прижмись скорее парень, в той тачке едет дама,И ей свистит в поклоне довольный постовой.Припев:Город, под теплыми лучами Как под улыбкой Бога, веселый он, ей богуЗдесь жизнь свое берет!Солнце, алмазами играет, аж се

Влажнеет стих… И время - распинать строку / на тонком шёлке покрывала / В неистовой пульсации финала не рифмой обрываться, а кончать… … Суть истины, раздетой догола, - как вымысел, зажатый между бёдер, когда в тебя цинично входит Бодлер чтоб в сердце прорасти цветами зла. … Порочная(!) - шагаю за порог разверзшихся, горячих сновидений, где в бешенстве сливаются две тени, и в Дьяволе проглядывает Бог. … Их вечная, смертельная борьба: соитие - по линии разрыва до мегагалактического взрыва и тайного зачатия Добра… … Раскрой меня - привычно… наугад, как самую таинственную книгу / запретную / под музыку «Энигмы» - читай с любого места… всё подряд… … Испытывай - … движением ресниц. Терзай строку до белого каленья и путай разведённые колени, с распахнутостью девственных страниц… … Под пальцами - рождение миров - вселенская, немыслимая нежность.

  — Что это, угрюмая ракета? — Группа Human League — Это электронный нонсенс. — Они электронные пионеры, они изобрели музыку. — Изобрели музыку? А что было до них? — До них была просто настройка инструментов. — Ты в курсе о музыке, известной как джаз? В курсе о джазе, джазовом движении? — Почему ты продолжаешь все время болтать о своём джазе? — Потому что это важнейшая форма искусства. — Никто не слушает джаз. Учителя естественных наук и психические больные — все, кому нужен твой джаз. — Возьми свои слова назад, ты, электро-гомик. — Или что? — Просто возьми их назад и все. — Не возьму. Я оставлю их прямо тут, чтобы все видели. — Заглотни их обратно. — Нет. Я ненавижу джаз. — Ты ненавидишь джаз? Да ты боишься джаза. Дааа. — Заткни свой рот. — Ты боишься джаза, боишься отсутствия правил. — Нет. — Отсутствия границ. Ооооох. Он как забор, нет, он мягкий. Что происходит? Формы, хаос. Для тебя все должно быть просто, так ведь? — Перестань. Заткни свой рот.

Простота — не столь очевидное достоинство, как ясность. Я всегда стремился к ней, потому что у меня нет таланта к пышности языка. До известного предела я восхищаюсь пышностью у других писателей, хотя в больших дозах мне трудно бывает её переварить. Одну страницу Рескина я читаю с наслаждением, но после двадцати чувствую только усталость. Плавный период; полный достоинства эпитет; слово, богатое поэтическими ассоциациями; придаточные, от которых предложение обретает вес и торжественность; величавый ритм, как волна за волной в открытом море, — во всём этом, несомненно, есть что-то возвышающее. Слова, соединённые таким образом, поражают слух, как музыка. Впечатление получается скорее чувственное, чем интеллектуальное, красота звуков как будто освобождает от необходимости вдумываться в смысл. Но слова — великие деспоты, они существуют в силу своего смысла, и, отвлекшись от смысла, отвлекаешься от текста вообще. Мысли начинают разбегаться. Такая манера письма требует подобающей ей темы.

Утро в грохоте тишины.Утро.Флейта в легких хрустальных шагах отзвучала.Стихло прозрачное соло.И закатилось в туманы дворцовых улиц.Укуталась в шали грусти,так и не вымолвив слова.Радиоволны,радиоволны..Цепляет новости.Мало радости..Не гревает кофта без пуговиц.Закономерность случайности?И снова ,и снова..Алтуфьево и поворот на Лескова. На светофоре устало щурюсь.Волнуюсь..Не удостоили премии пафосной лени.Журнала обложка подарок "шизику"-автограф приятеля взявшего GrammyСлушаю дворников музыку.В пустыни серого временипереживаю, пересыпаю тление.Проекции стильного ретро на потолке.Царапают спину не срезанных ярлыков ценники.Без дела на заднем сиденье забытые наколенники.По порциям жизнь -каждому по куску.

Сажусь на парапет, беспечно свесив ноги, и внезапно повзрослевший рыжий мальчишка-рассвет с золотыми глазами садится со мной рядом. Сейчас мы с ним почти братья. Невыносимое ночное жжение зрачков вдруг превращается в слезящиеся глаза, по-моему, от этого прозрачного дрожащего утра такие же золотые, как и у моего непутевого божественного братишки. Я смотрю этими слезящимися глазами, как мир превращается в стихи, в музыку, в картину. Как бегущая внизу по своим делам женщина в красном пальтишке внезапно рифмуется с рваным облаком, отразившемся в спокойной и на редкость прозрачной лужице. Как безумным симфоническим оркестром звучит ветер, запутавшийся в смычках деревьев под ударный ритм заводящихся машин. Как мазок за мазком ложится город на тело немыслимо взрослеющего дня, а молодой мужчина-рассвет с шальной улыбкой и прежним ребячеством в глазах стоит надо всем единственным гениальным дирижером. И сердце его горит, горит, освещая весь мир, который я сейчас так невыносимо люблю.

— Это удивляет меня иногда, — сказал он. — Мой отец — я имею в виду, Валентин — любил музыку. Он научил меня играть. Бах, Шопен, Равель. И я помню, как однажды спросил, почему все эти композиторы были примитивными. Среди них не было ни одного Сумеречного охотника. Он сказал, что в душе примитивных есть искра творчества, а в душе охотников — искра войны. Обе этих искры не могут уживаться в одном теле, это все равно, что разделить пламя на две части. — То есть ты думаешь, что Сумеречный охотник во мне… вытесняет художника? — спросила Клэри. — Но моя мать рисовала… то есть, рисует. — Она подавила боль от того, что на секунду подумала о Джослин в прошедшем времени. — Валентин говорил, что Небеса дали людям артистизм и способность творить, — продолжил Джейс. — Это то, ради чего их стоит защищать. Я не знаю, была ли хоть доля правды во всем этом, — добавил он. — Но если в людях и есть искра, то в тебе она сияет очень ярко. Ты можешь сражаться и рисовать. И ты будешь делать это.

Звонит телефон. Он не поднимает. Включается автоответчик. - Привет, Дэвид, это Камилла. Знаешь, когда Достоевский писал «Игрока», он подписал контракт с издателем, что сможет сдать рукопись через 26 дней. Он справился, но только с помощью молодой стенографистки. Эта девушка осталась с ним и помогала, а позже, они поженились. Аха-ха, правда здорово?! Так он нашел себе жену. Я прочитала всю эту историю в предисловии к «Преступлению и наказанию» и вот, что я подумала: это могло случиться и с нами. Так что я подумала прочесть все эти книги вместо тебя и потом рассказать - тогда бы ты смог сосредоточиться на музыке, если ты, конечно, согласишься. А если не устраивает, то давай забудем и ты спрыгнешь. Но, если хочешь - открой эту дверь. - Открыть эту дверь?! Он подходит к двери, смотрит в глазок и видит обложку романа Достоевского. Открывает дверь. Она: - Ну что? Тогда договорились. - Значит мы поженимся? - Мне столько надо прочитать Привет, я Камилла. - Привет, я Дэвид.

Во снеМоя богиня, ангел мой.Ласкает нас морской прибой.Я счастлив рядышком с тобой,Таков во сне сценарий мой.Гуляем мы среди камней,Цветущих сказочных ветвей.Тебя люблю сильней, сильней.Моя душа с душой твоей.Кружим на крыльях облаков,На крыльях сказочных ветров.Не нужно лишних сладких слов,Ведь у меня в глазах любовь.И льется музыка с небес,Для нас поет волшебный лес.Как я хочу остаться здесь:Во сне моем, в краю чудес.А жизнь во сне – одна любовь,Играет в сердце, в жилах кровь.В миг разгорается огоньС тобою рядом, вновь и вновь.Во сне реальны все мечты,Мир полон красок, красоты.Во сне лишь чудные цветы,Но главное – меня здесь любишь ты.Я полон сил, могу летатьИ звезды с неба доставать,Тебе, любимой, отдавать,Ведь чувств своих мне не сдержать.Как жаль, но это только сон,И утром растворится он.Но вечно буду я влюблен,Тобой, одной тобой пленен.И не хочу менять я роль:Отдать любовь свою за боль.Хочу быть рядышком с тобой,Моя богиня, ангел мой!Апрель, 2008 г.

С годами чувства притупляются. Тускнеет не яркость мира — короста, наросшая на человеке, не пропускает свет в должной мере. Глохнут звуки. Музыка превращается в невнятный шум. Запахи утрачивают резкость. Ландыши не напоминают о весне. Любовь? — привычка. Ненависть? — брюзжание. Нас готовят к уходу — туда, где не место страстям. Слава старикам и старухам, сохранившим свежесть восприятия! Слава седым непоседам и лысым завсегдатаям театров! Низкий поклон морщинистым ведьмам, чей глаз остер и слух чуток! Иногда кажется, что им просто повезло. В другой раз думаешь: в чем их секрет? А всего-то и надо, что признать: не мир, но я. Не любимый в юности поэт утратил мощь таланта – я остыла к его строкам. Не пейзаж лишился былого очарования – я смотрю на него, близоруко щурясь. Стоит только признать, признаться, взять вину на собственные плечи – и мир вновь засияет. Великий Космос, как же это трудно! Куда легче согласиться, что в наше время деревья росли до небес…

Запах музыки.Я слышу музыку, разлитую в пространстве,Томительных и душных вечеров,Она звучит в глубоком тихом трансе, Завороженных в ней деревьев и цветов.Её играет медленно и грустно,Оркестр невидимый и славный дирижер,Хранящий все небесное искусство,В игре полутонов - минор, мажор.Для этой музыки не нужно партитуры,Она - импровизация, экспромт,В ней арфы золотящиеся струны,Натянуты меж белых облаков.В гармонии скрипичного полета,В потоках воздуха взлетают к небесам,Прозрачнокрылые мечтательные ноты,Вторящие молитвенным басам.В верхушках корабельных гладких сосен, Чернеющих на фоне голубом,В параде строятся диезы и бемоли,В аккордах возбуждая нужный тон.Над серебристо-темной водной гладью,Туманным маревом клубится голос труб,Пленяя лес и берег пядь за пядью,Тягучим звуком усыпляя все вокруг.Играет призрачный невидимый оркестр,И я, как истинный и верный меломан,Вдыхаю в воздухе расплавленном и нежном,Тончайший музыкальный аромат.