Цитаты от автора Вера Полозкова про все

 … Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай.Всё, что с земли не видно – исследуй над.Это твоя последняя юность в конкретно этойНепростой системе координат. 

 Все слова твои будут задаром розданы, А они потом отнесут их на барахолку. Опять написала, глупенькая, две простыни, Когда могла обойтись и хокку. 

как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки как они подпевают радио, стоя в пробке как несут хоронить кота в обувной коробке как холодную куклу, в тряпке как на юге у них звонит, а они не снимают трубки, чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»; как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами слишком чудесные и простые, чтоб оказаться нами.

 Полно, деточка, не ломай о него ногтей.Поживи для себя, поправься, разбогатей,А потом найди себе там кого-нибудь без затей,Чтоб варить ему щи и рожать от него детей,А как все это вспомнишь – сплевывать и креститься. 

 Все слова твои будут задаром розданы,А они потом отнесут их на барахолку.Опять написала, глупенькая, две простыни,Когда могла обойтись и хокку. 

 Лооооось! У нас с тобою что-то не срослооооось!Рыыыыысь! У нас с тобой все было зашибииись! 

 Полбутылки рома, два пистолета,Сумка сменной одежды – и все готово.Вот оно какое, наше лето.Вообще ничего святого. 

 Им казалось, что если все это кончится — то оставит на них какой-нибудь страшный след: западут глазницы, осипнет голос, деформируется скелет, им обоим в минуту станет по сорок лет. Если кто-то и выживает после такого — то он заика и инвалид. Но меняется только взгляд, ни малейших иных примет. Даже хочется, чтоб болело… … но не болит 

Они всё равно уйдут, даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом всё равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы — ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя. Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними — убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова. Что каждый раз когда они исчезают в метро, бликуя стеклянной дверью на прощанье, ты уносишь с собой в кармане тепло их ладони — и быстро бежишь, чтобы донести, не растерять. И не говоришь ни с кем, чтобы продлить вкус поцелуя на губах — если тебя удостоили поцелуем. Если не удостоили — унести бы в волосах хотя бы запах. Звук голоса. Снежинку, уснувшую на ресницах. Больше и не нужно ничего. Они всё равно уйдут.

Те, кто тебя как бы обожает, и те, кто тебя очень ненавидит, все говорят не о тебе вообще, они говорят о каком-то образе отдельно от тебя существующем, не имеющим отношения ни к биографии, ни к лирическому герою твоему, ни к кому вообще. И ты понимаешь, что это довольно бессмысленно и ведет к довольно большим разочарованиям в людях.

 Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав. За то, что ни разу не помянула, где был неправ. За то, что все люди груз, а ты антиграв. Что Бог живет в тебе, и пускай пребывает здрав.